Вариант `И` - Владимир Михайлов

Здесь все было, как и полагается на приемах: играл оркестр, разносили дринки, среди которых не было, правда, виноградных напитков, не одобрявшихся Пророком; хозяева дома любезно встречали прибывающих, гости болтали, разбившись на группы, дамы делали мгновенные и безмолвные оценки друг друга – ну и так далее.

Поздоровавшись и произнеся все необходимые слова, я стал протискиваться поближе к лестнице, что вела в бельэтаж, и попутно ловил обрывки разговоров то в одной, то в другой кучке собравшихся. Кто-то слегка толкнул меня. Я оглянулся, нахмурившись, то был официант, явно не из посольского персонала: гладкое, белое, словно напудренное лицо без признаков игры ума. Прием, как я понимал, обслуживал какой-то из московских ресторанов высшего класса. Парень смущенно извинился; я кивнул и продолжил путь, размышляя о том, что неожиданно много самого разного народу собралось на незначительной, казалось бы, дипломатической тусовке.

– …Но, mein Herr, не забудьте: мировой антиамериканизм сформировался еще в последней четверти прошлого века, а в начале нашего уже невозможно стало делать вид, что его не существует. И, конечно же, Штаты чувствовали, что их влияние слабеет, а основного оппонента – исламского мира – усиливается. И вот тут-то Россия внезапно становится ключевой фигурой в этой игре. Что же удивительного в том, что сверхдержава уделяет такое внимание свершающимся в России политическим событиям, а еще большее – тем, что только еще готовятся.

– Однако вы, consigliori,[2]должны понимать, что ислам сам по себе не может всерьез противостоять Америке. Во всяком случае, до сих пор во всех случаях, когда дело доходило до вооруженного столкновения, победа оказывалась на стороне Штатов, преимущество их было и остается максимальным, не так ли?

– С этим никто не станет спорить. И силы ислама являются первыми, кто это прекрасно понимает. Потому они и ищут союза с Россией: вместе они уже в скором времени, исторически скором, образуют превосходящую силу. Со своей стороны, нетрудно увидеть, что в таком развитии событий заинтересована и сама Россия. И поэтому-то ключевым вопросом и является: кто возглавит это государство, сохранится ли в нем существующая система или изменится, и если произойдут изменения – кто именно окажется на самом верху: тот, кого поддерживает Запад, или его конкурент.

– Если это так, то вряд ли заинтересованные стороны ограничиваются лишь ролью наблюдателей, вы согласны?

– О, вне всякого сомнения, здесь сейчас работают очень активно, хотя и стараются, чтобы внешне это никак не проявлялось.

– Думаю, восточному кандидату все же не устоять. Западные разведки…

– Не скажите, не скажите. Восточная хитрость временами бывает…

Я миновал этих мыслителей; похоже, сегодня сюда набралось политологов больше, чем кого угодно другого. В другое время я не упустил бы возможности посостязаться с ними в искусстве словоблудия; но сейчас у меня были дела и поважнее. Терминология меня не смущала: я прекрасно знал, что деценний – decennium по-латыни – означает на русском просто десятилетие, но ни в коем случае не производится от слова decens – пристойный, что, как совершенно ясно, к России никакого отношения не имеет. Термин этот вошел в обращение, кстати сказать, с легкой руки господина Вебера, журналиста, в настоящий момент здесь присутствующего и пытающегося с немалыми усилиями добраться до нужной точки посольского пространства.

Я перестал прислушиваться. Официант – видимо, у него здесь был четко обозначенный маршрут – вновь проскользнул мимо, и я невольно удивился тому, как легко он двигался в толпе: словно находился в совершенной пустоте. Однако на сей раз я успел поднять руку, вооружился бокалом и остановился наконец на относительно свободном местечке. Я не искал никаких встреч: знал, что тот, кому я нужен, сам найдет меня.

Так и получилось. Оказалось, что на сей раз мое общество потребовалось человеку из посольства Ирана; это меня не очень удивило, поскольку знакомы мы были с достаточно давних пор. Он подошел, приятно улыбаясь, изображая, как это принято в его краях, бескрайнюю радость.

– Джаноби Вит Али, ассалому алейкум! Хуш омадед!

(Хорошо, что хоть он не назвал меня Салах-ад-Дином!)

– Ва алейкум салом, дусти азиз!

– Саломатиатон чи тавр?

(Ну конечно: вежливость требует прежде всего поинтересоваться моим здоровьем.)

– Хамааш нагз, ташшакур. Азони худатон чи? Ахволи хонуматон хубаст?

Он, улыбаясь, обрадовал меня вестью, что и у него, и у жены его со здоровьем все в полном порядке:

– Ташшакур, хама кор хуб.

Ему, персу, конечно, удобнее было говорить на почти родном таджикском, чем мне. Но я старался не ударить лицом в грязь. С таджиками у меня были давние дела: ислам из их краев уже много лет шел к нам плотной струей, не менее мощной, чем с Кавказа, Волги, Приуралья и Саудовских банков.

– Дер боз камнамоед! – слегка упрекнул он. – Корхо чи тавр, чи гапи нав?

– Ташшакур, – поблагодарил я. – Хаво хунук шуд. Ман ба хунуки токат надорам.

Он усмехнулся. Ссылка на холодный климат России, якобы не позволяющий мне бывать тут почаще, звучала из уст урожденного москвича действительно несколько юмористически. Однако перс тут же сделался серьезным, как бы давая понять, что протокольная часть нашей встречи завершена. Он слегка поднял брови:

– Ман ба хидмат тайерам. Шумо чи мехохед?

Это, конечно, не следовало понимать так, словно он готов оказать мне любую услугу. Но любая мне и не была нужна.

– Як хохиш дорам аз шумо, – тоном голоса я дал ему понять, что просьба будет серьезной. – Ое шайх Мансурро дидан мумкин аст?

Похоже было, что этого он и ожидал. И не стал заявлять, что свидеться с шейхом ну никак невозможно. Он ответил просто:

– Лутфан андаке сабр бикунед.

Я знал, что в таких ситуациях, учитывая восточные нравы, ждать порой приходится очень долго. Однако поверил, что перс устроит все наилучшим образом: он понимал, что с пустяками я не пришел бы. Еще веселее мне стало, когда перс добавил:

– Шайхи моро кофтааст.

Ага, значит, и у шейха были вопросы ко мне. Тем лучше…

Мой собеседник тем временем внимательно огляделся.

– Шуморо як дакыка мумкин? – Он кивнул в сторону никем сейчас не занятой ниши.

– Бо камоли майл! – согласился я.

Мы отошли. Он протянул мне что-то, объемом с коробку конфет, в яркой подарочной упаковке.

– Ин чист? – поинтересовался я, хотя заранее знал, что содержит в себе пакетик. Мы – я имею в виду и Реан – нередко передавали информацию при помощи совершенно посторонних, казалось бы, людей. Но, соблюдая вежливость, все же спросил и даже поднял брови в знак приятного удивления.